Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]
Надо сказать, она ни чуточки не ошиблась – не день и не неделю подряд фразочки и отдельные реплики из нашумевшего представления стали любимым предметом цитирования не только в женской гимназии, но и в некоторых других учебных заведениях Москвы; все затмил совершенно уже выходящий из ряда вон случай, когда сам генерал Чарский, в ответ на поздравление с награждением персидским орденом Льва и Солнца[29], прозвучавшее, впрочем, в сугубо неофициальной обстановке, из уст одного из сослуживцев генерала, славящегося на всю Москву острым языком, ответил цитатой из того самого гимназического спектакля.
Стишок этот стал широко известен даже и в столице – несомненно, благодаря тому самому военному-острослову, и был даже перепечатан в одном из петербургских изданий; впрочем, об этом, разумеется, ни Ваня, ни Варенька, никто другой из участников того достопамятного литературного вечера так и не узнали.
После «литературной» части вечера, как водится, последовали танцы; это было одно из самых любимых развлечений молодежи. Танцевали под аккомпанемент рояля, иногда, в особо торжественных случаях, приглашали оркестр, однако литературный вечер в гимназии явно на такое не тянул. Разумеется, для танцев требовались кавалеры, и этот вопрос чаще всего решали, приглашая на вечер учеников мужской гимназии или реального училища. Конечно, танцевали и приглашенные воспитанниками мальчики или взрослые гости мероприятия.
Какая-то из дам – мать одной из гимназисток – села к роялю и принялась играть очень шумную польку. Высокая, крупная Варенькина одноклассница (девочки представили ее как Калистратову; в гимназии вообще принято было обращаться друг к другу по фамилиям) неожиданно подхватила Варю за талию и закружилась с ней по зале. Девочка напрасно отбивалась – та была вдвое сильнее. Глядя на ее тщетные попытки освободиться, остальные гимназистки умирали со смеху. Особенно хохотала Марина. Впрочем, после такого бравурного начала (что, как выяснилось, было в классе своего рода традицией) начали составляться и друге пары; рояль заиграл веселую мазурку, и вскоре по зале кружилось уже не менее полутора дюжин пар.
Варя, раскрасневшаяся от хохота и движения, вырвалась на миг из бальной круговерти и, к своему удивлению, увидела Ваню, одиноко подпирающего в стороне стену. С ним был и Николка; однако же буквально на глазах Вари его увела одна из девочек младшего класса. Николка, затравленно озираясь на Ивана, поплелся танцевать, будто на Голгофу; к самому же Ване тотчас подлетела Чарская. Девочка горестно вздохнула – Анна была чудо как хороша и к тому же отлично танцевала; дядя брал ей в учителя настоящего французского балетмейстера, так что даже гимназический учитель танцев, строгий и чрезвычайно требовательный господин, восхищался талантами юной графини.
Однако же, к удивлению Вареньки, Иван виновато развел руками, помотал головой и что-то сказал Чарской. Та недоуменно вздернула голову, ответила, повернулась и независимо пошла прочь. Хорошо зная нрав одноклассницы, Варенька сразу поняла, что та раздражена и взбешена до последней крайности.
Загадка происшествия разрешилась довольно быстро. К удивлению Вареньки и Марины, оказалось, что Ваня совершенно не умел танцевать! Он смущенно лепетал что-то насчет того, что у них в Америке и танцы совершенно другие, и танцуют совсем не под такую музыку, но под конец с облегчением признался, что несколько раз пробовал танцевать вальс.
И надо было случиться, что именно в этот момент Матильда Францевна, дама, сидевшая за роялем, заиграла очень красивый мотив вальса. Юные кавалеры принялись вновь подходить к своим юным дамам и приглашать их; пара кружилась за парой. Почти все девочки уже танцевали, и Варенька так выжидающе взглянула на растерявшегося Ивана, что у него попросту не осталось другого выхода…
Варенька очень любила танцевать. Она скользила по паркету, как воздушная фея, изумительно выделывая грациозные па и ни на минуту не теряя такта, – вальс был объявлен фигурный. Ваня, раскрасневшийся и смущенный, едва поспевал за партнершей, думая только об одном – как бы не наступить тяжелыми рифлеными ботинками на край ее воздушного одеяния или, хуже того, на легонькую матерчатую туфельку. Мальчик уже успел проклясть себя за тягу к выпендрежу: собираясь на вечер в женскую гимназию, он старательно придал себе мужественности с помощью одежды в полувоенном стиле – и вот сейчас тяжко маялся, стараясь не зацепить массивными берцами туфельки своей дамы…
– Ну вот, молодые люди, похоже, мы обо всем и договорились, – сказал Корф. – Письмо из канцелярии градоначальника имеется; отношение от имени начальника московского гарнизона тоже. Не думаю, что директор вашей, Никол, гимназии устоит против такой тяжелой артиллерии.
– Уж это точно, – усмехнулся мальчик. – Да он как увидит, от кого письма, по стойке «смирно» встанет, а заодно вместе с собой все классы поставит.
– Значит, первый этап позади, – подвел итог барон. – Штабс-капитан Нессельроде сегодня отписал мне, что по подписке собрана весьма солидная сумма; один из офицеров, а также двое унтеров из Троицко-Сергиевского батальона готовы принять посильное участие. Особенно унтеры – полковник особо их рекомендовал как людей, с одной стороны, не склонных к излишней жесткости или даже к сквернословию, но и в то же время хорошо себя показавших в обучении новобранцев. Вот они-то нашими «волчатами» и займутся, а господин офицер будет следить за проведением занятий. На вас же, сержант, – обратился барон к Ромке, – остается проведение занятий по основам рукопашного боя. Стрельбу и фехтование я возьму на себя; так уж и быть, выделю один день в клубе для занятий господ гимназистов, а со стрельбищем помогут в Фанагорийских казармах. Придется, правда, вашим одноклассникам помотаться по Москве…
– Да ничего страшного, господин барон! – зачастил Николка. – Они как узнают, что их будут учить и стрельбе, и фехтованию, и еще и драться, – так все запишутся. Еще и выбирать придется, кого брать!
– А здесь уж на вас, друзья мои, надежда, – кивнул Корф. – Откуда нам с сержантом знать, кого в вашей гимназии надо брать в первую очередь, а с кем вовсе не стоит связываться? Вот вы нам и подскажете.
Николка сразу же принялся думать: Савельева не надо… Трус, доносчик, такому в боевом отряде не место. А вот братьев Шелопаевых, чей отец, отставной офицер-артиллерист, служит теперь брандмейстером[30] Замоскворецкой части, взять непременно – сильные, храбрые, друзья хорошие. Водовозов? Очкарик, умник, в драки никогда не лез. Но не трус – случалось, попадаясь за какие-нибудь провинности, никогда не выдавал товарищей. Значит – надежный, а мускулы и решимость – дело наживное, этому-то их и будут учить. Кто еще? Кувшинов?
Видимо, имя это Николка назвал вслух – до того был озадачен неожиданно пришедшей в голову мыслью. Ваня немедленно отозвался:
– Кувшинов? Это тот самый чмошник, которого ты тогда перцовым аэрозолем угостил? Он-то на кой нам нужен?
– И вовсе он не чмошник, – обиделся за одноклассника Николка, успевший уже запомнить некоторые Ванины уничижительные словечки. – Просто его хулиганом считают, ну и дерется он много. А на самом деле у него дома просто пятеро братьев и сестричек – и все его младше, вот на него родителям и не хватает времени. Зато он знаешь как хорошо умеет командовать! Я с ним с начала этого года снова подружился – он хороший, добрый даже, только дури много в голове и не знает, куда силы деть…
– Это нам знакомо, – усмехнулся Ромка. – У нас в учебке половина пацанов были кто с приводами, а кто вообще чуть под судимость по малолетке не попали. И все как один – гопники на районе. Веди своего Кувшинова, мы из него дурь живо выбьем…
– Вот и славно, – подытожил барон. – Значит, и с этим решили. Итак, молодые люди, завтра нанесем визит в вашу гимназию…
– Господин барон, ваша милость! – раздался от дверей взволнованный голос Порфирьича. Старый денщик нередко сопровождал Корфа в клуб, не давая всякий раз спуску местным лакеям и обслуге, а заодно беря на себя почетную обязанность оказывать любые услуги самому Корфу и его приближенным гостям. – Там мальчонка просится, от этого… Якова. Семкой зовут. Встрепанный какой-то весь… сдается мне – беда приключилась, ваш сокородие!
Глава 10
Сосновые леса за окном вагона внезапно сменились болотами с жиденькой порослью. Поезд приближался к столице Российской империи, Санкт-Петербургу. Пыхтящий паровоз, казалось, еще усердней начинал тянуть вагоны, стремясь поскорее добраться до финиша своего привычного пути. Вокруг отцветала пурпурно-золотая осень – та самая, что так красиво убирает земли Ингерманландии.
